– Глупости, – шепнул себе Лисицын. – Никого тут нет. Всё нормально. Что я дурака валяю?

Он перешёл улицу и задержался перед дверью. Осталось взяться за массивную медную ручку и потянуть её на себя. Он медленно выдохнул, как бы растворяясь своим дыханием в окружающем пространстве и обостряя этим своё чутьё. Чутьё зверя.

Застыл. Шевельнул ноздрями. Потянул дверь на себя и шагнул в подъезд. Пространство отозвалось на его шаги гулким эхом. Поднявшись по лестнице, Сергей ещё раз огляделся. Конечно, его могли запросто поджидать внутри квартиры. Зачем бандитам караулить его на лестнице? Чтобы убить? Тогда они уже выстрелили бы. Но ничего не произошло, значит, всё было в порядке. До поры до времени. Сергей недовольно махнул рукой, выругал сам себя. Сколько ошибок он уже сделал в этой весьма недолгой истории. Теперь ещё ошибка – глупая, ничем не обоснованная самонадеянность, которую можно простить только пацану, но никак не Лису.

Лисицын вставил ключ в скважину и вошёл внутрь. Сделал шаг, другой, осмотрелся, сдерживая дыхание. Посторонних не было. Сергей вымыл руки и ополоснул лицо. Затем он сел в кресло перед рабочим столом и щёлкнул включателем компьютера. В ту же минуту в коридоре тренькнул звонок. Сергей ухмыльнулся.

– Вот и гости… Покой нам только снился.

Он ни секунды не сомневался, что пришли те, кого он так внимательно высматривал. Он прошёл в коридор, отпер дверь и увидел Когтева. Михаил Михайлович перешагнул через порог, приветственно поднял трость, держа её у основания рукояти, и с едва заметной тенью подозрительности оглядел квартиру.

– Сергей Владимирович, могу я поговорить с вами полчаса наедине?

В тоне его не было ничего угрожающего, ничего таинственного, ничего тревожного. Просто вопрос. Не дожидаясь ответа, он показал двум сопровождавшим его громилам, чтобы они вышли за дверь. Они послушно выполнили приказ, оставив язычок замка на предохранителе. Когтев с интересом оглядел квартиру. На столе громоздились сложенные в стопку книги. Двухтомник Генри Миллера с множеством закладок, «Жизнеописание Агриколы» Тацита, «Церемония Ювипи» Пауэрса, «Звук хлопка одной ладони» Раджнеша, толстенный справочник по алкогольным напиткам и несколько этнографических журналов.

– А жилище у вас, Сергей Владимирович, весьма скромное, как я погляжу. Учитывая вашу известность, вы могли бы обзавестись более шикарной квартирой.

– Меня устраивает эта. Вполне устраивает. Я шиковать не люблю.

– Так-таки не любите? – Когтев указал тростью на пустую бутылку «Наполеона».

– Это подарок одного приятеля. Сам-то я не разбираюсь в коньяке. Мне что «Мартель» пить, что водку с добавленным в неё для цвета коньяком.

– Неужели? – Когтев сел на стул и увидел брошенное в углу платье Ксении. – Я посылал сюда людей, пока вы отсутствовали. Но они не сообщили мне о Ксюшином платье. Наверное, не догадались, что это её одежда. Как же это она без платья-то?

Сергей повернулся и увидел платье Ксении, которое она бросила, отправляясь в душ. Отпираться было бессмысленно.

– Она переоделась, – сказал Лисицын. – Просто я решил, что ей будет неприятно носить платье, в котором она была похоронена.

– Разумеется, вы правы. – Когтев кивнул и положил обе руки на трость. – Вы можете задёрнуть штору на окне?

– Зачем?

– Могут следить.

Теперь кивнул Лисицын и выполнил просьбу гостя.

– И во что же вы переодели мою Ксению? У вас тут водятся женские наряды? – Когтев с любопытством поднял глаза на Сергея.

– Нет. Не водятся. Я одолжил ей мои шорты и рубашку. Шорты пришлось сильно перетянуть ремнём.

– Великоваты?

– Ещё как… – Сергей опустился на стул напротив.

Повисла пауза.

– Ну и как она? Как её самочувствие? – вновь заговорил гость. – Не передавала ли она привет бывшему мужу?

– Почему же бывшему? Вы же не в разводе, – сказал Лисицын, всеми силами пытаясь не проявить свою нервозность. – Или собираетесь разойтись?

– Послушай, Сергей, – резко перешёл Когтев на «ты», но интонации его не изменились, голос звучал бесстрастно. – Давай не будем таиться, не будем ходить вокруг да около. Ксения меня предала. Я предательств не прощаю. Всё прощаю, но не предательство.

– И вы решились на убийство?

– Ты меня не старайся усовестить. Не надо, нет у меня никакой совести. Совесть моя отмерла, отвалилась давно за ненадобностью. Лишний груз… Совесть, мораль… Конечно, мораль необходима. Но каждому для своих нужд. Она защищает интересы «ближнего». А для меня ближний – это я сам. Если у меня есть жена, красивая жена, то я объявляю всем закон: не возжелайте моей жены. Равно как я говорю всем, чтобы не желали моих денег, моих дворцов и прочее, прочее, прочее. Каждый богач, каждый собственник – моралист, ибо он желает сохранить своё для себя. Мораль богатых – деньги. Мы не воруем, а покупаем. Но Ксения, оказывается, жила по другим правилам. Она не думала хранить мне верность, за которую я щедро заплатил ей. Это было чуждо её морали. Это не вписывалось и в мораль Павла Шеко. Он не был хозяином Ксении, потому не переживал, что её украдут. Он жил по своим убеждениям. И его убеждения позволяли ему воровать. Он был нищим художником, перебивался подачками людей моего круга. Нищие легко идут на воровство, ибо они твёрдо знают, что никто не поступит с ними так, как они поступают с другими. Никто не обкрадёт их, у них нечего красть… Да, богатые покупают, а нищие воруют… Ксения, моя золотая девочка. Она забыла, по каким правилам обязалась жить. Она пошла на сговор с нищим! Она помогла ему обокрасть меня! За это я вышвырнул её на свалку, как непригодную вещь…

– Живой человек в гробу, Михал Михалыч… Согласитесь, что это… – Сергей Лисицын удивлённо развёл руками.

– Не твоё дело, Лисяра. Она принадлежала мне. Зачем ты помог ей? Что ты хочешь? Что у тебя на уме?

– Я не собирался помогать ей. Я понятия не имею, что привело её ко мне. Больше того: я был уверен, что всё это – розыгрыш. Похороны эти, история об убийстве скульптора… Но она плакала, рыдала, билась в истерике. Я поверил. А когда в меня из двух «Макаровых» сразу лупасить стали, я поверил окончательно. Только вот что я скажу вам, Михал Михалыч, я очень не люблю быть дичью. Я сам привык охотиться. В вашем деле для меня нет интереса, это ведь обычный криминал, а меня всегда влекло другое. Но в меня уже стреляли ваши парни. Почему?

– Не знаю. Это какая-то чушь, путаница, мешанина. Я не велел им. Почему-то всё пошло не так после моего юбилея… – Когтев недовольно заёрзал. – Что-то случилось. Митька никогда не ослушивается, он преданный пёс. Что-то случилось чрезвычайное. Я не распоряжался. Останься они в живых, я бы с них шкуру спустил за эту выходку, уж можешь мне поверить…

Когтев помрачнел.

– Я верю, – сказал Сергей.

– Убивать тебя я не собирался, по крайней мере до того момента, как я отыщу Ксению. Без тебя мне не узнать, где она сховалась.

– Это я хорошо понимаю, – Сергей ухмыльнулся. – Но жалко мне отдавать её в ваши когтистые руки, Михал Михалыч. Может, сжалитесь? Доведись вам лично увидеть её после кладбища, уверен, что и ваше каменное сердце дрогнуло бы.

– У меня не каменное сердце, Лис, не каменное. Я очень ранимый человек. Потому я и поступил так с Ксенией. Ты считаешь меня жестоким, но жизнь – воплощение жестокости, если мыслить человеческими категориями. Люди приходят сюда, чтобы умереть. Весь наш жизненный путь готовит нас к смерти. Вопрос не в самой смерти – её-то не избежать – вопрос в том, как мы пройдём этот путь. Будем ли мы наслаждаться или же изнурять себя терзаниями. Я предложил Ксюше условия почти идеальные для того, чтобы она могла вкушать любые удовольствия. За это от неё требовалось одно – уважение, рамки принятого приличия. Мне эти рамки не нужны, однако их требует окружающее меня общество! То есть и обществу, честно говоря, насрать на эти рамки, но общество готово смешать с дерьмом всех, кто официально в эти рамки не вписывается. И я не хочу, чтобы меня выставляли куском дерьма, чтобы надо мной насмехались из-за молодой писюшки! Ты можешь это понять?.. Повторяю, что у нас с ней была договорённость, ей разрешалось встречаться с другими. Я же не олух, я всё прекрасно понимаю. Но я просил элементарного уважения. Она плюнула мне в лицо. Не спьяну, не под влиянием травки, не со зла. Осознанно плюнула! Она причинила мне боль, сильную боль, нестерпимую боль. И я решил вырвать эту занозу. Так что не проси за неё. – Лицо Когтева сделалось усталым, осунувшимся, горевшие только что глаза потухли. – Конечно, мне её жаль… красивая… Но она уже умерла. Один раз умерла… Второй раз не имеет значения… Кроме того, я не могу вернуть её в жизнь, ибо она начнёт мести языком. Красивая-то она красивая, но вовсе не умная. Она не сможет жить потихоньку, с её-то привычками и запросами! Так зачем мне подписывать смертный приговор самому себе? Я ещё поживу. Так что ты уж сделай одолжение, Лис, укажи место, где она скрывается. И я тебя оставлю в покое.