– Всё, – прошептал Дагва, – теперь всё.

Мягко ступая и держа свой автомат наготове, Дагва приблизился к мёртвому Петру и осторожно ткнул его стволом в живот.

– Всё, теперь уж наверняка кончено. Зверь убит…

– Зверь… Что-то мне жутко выпить захотелось, – пробормотал Лисицын, опускаясь на землю.

– И скорее бы уехать отсюда, – послышался голос Марины, – убраться отсюда к чёртовой матери!

Она медленно подошла к Сергею, села рядом и обняла его за шею.

– Я так устала…

Он вытянул руку, обхватил Марину и прижал её к себе.

– Нагулялись мы, похоже, всласть, – сказал Лисицын.

– Домой хочу, подальше от всей этой дикости, – прошептала Марина.

– Домой? – Он повернулся к ней. – А там разве не дикость, Мариш?

– Там хорошо, уютно…

– Там хуже, чем здесь.

– В Москве? – не поняла она. – В городе?

– Да, в Москве, – Сергей кивнул и устало вздохнул. – Там ужасы покруче здешних…

Часть вторая. Упырь

Юбилей

Мгновение…

Сверкнувшие зеркалами двери модного ресторана «Епифан» распахнулись и впустили Сергея Лисицына внутрь. Человек в красной ливрее со стоячим воротничком и золотыми строчками на рукавах почтительно склонил голову. Навстречу Лисицыну плеснулась волна неторопливых голосов, смеха, хрустального перезвона бокалов.

– Сергей Владимирович! – Из-за угла вылетел в застёгнутом на все пуговицы пиджаке юноша с пылающими от возбуждения щеками. – Вы только взгляните на это! Здесь же самые «сливки» собрались! Кого только нет!

Сергей Владимирович Лисицын, работавший в популярнейшем журнале со странным названием «Плюфь» и возглавлявший его скандально знаменитую рубрику «Твёрдый знак», не проявлял столь пылкого восторга, как его молодой подопечный Артём Шаровик. Мероприятие, происходившее поздним июньским вечером в «Епифане», было для Сергея не развлечением, а работой, скучной, регулярной работой, от которой иногда опускались руки.

Сбоку вспорхнуло шёлковое платье с колыхнувшимся декольте, выскользнуло в коридор. Следом просеменил красный пиджак с качающейся впереди сытой округлостью живота.

– Сергей Владимирович, у вас, похоже, дурное настроение? – спросил Артём.

– Вполне нормальное для такого вечера. Просто я не испытываю особой любви ни к кому из здесь присутствующих. Неужели они восхищают тебя, нравятся тебе? Нахальство, самомнение, плохо скрываемое раздражение друг на друга, насквозь скучные и пошлые слова.

– Смотрите-ка, это ведь сама Неглинская! – выпалил на выдохе Артём, указывая на проплывающую мимо чешуйчатую золотую спину высокой женщины.

– Она самая, дружок, – успокоил его Лисицын.

– И её не любите? – не поверил Артём.

– Ноги её люблю, сиськи, а саму её – нет.

– Сергей Владимирович, неужели вы всех их хорошо знаете?

– Если ты посвятишь сегодняшний вечер пристальному изучению этих особей, облепленных драгоценными камнями и металлами, то без труда сам убедишься в том, что они ничем не отличаются от прочих гомо сапиенс. Только денег они тратят на свои наряды и побрякушки во много раз больше, чем побрякушки того заслуживают, и во много раз больше, чем может позволить себе человек вроде нас с тобой. Возможно, конечно, у них как-то иначе слеплены мозги, и это оказывает прямое воздействие на оценку окружающего мира. Но я думаю, что всё связано с нарушением их иммунной системы, улыбнулся Лисицын, – и это приводит к невозможности сопротивляться бактериям, которые копошатся в деньгах…

– А кто такой Когтев? – поинтересовался Артём, немного свыкшись с шикарной суетой толпы. – С какой радости он тут сегодня бал устроил? Здесь ведь настоящий бал! – Артём поглядел на лаковые плиты паркета, в которых отчётливо отражались длинные платья и короткие юбки, едва прикрывавшие стройные ноги манекенщиц.

– Ты точно с луны свалился, Артём. Михал Михалыч Когтев крупная финансовая акула, но одному чёрту известно, откуда взялось его богатство и чем этот когтистый паук занимается, – ответил Сергей Лисицын, обводя присутствующих внимательным взглядом и то и дело кивая разным людям. – Впрочем, это и не важно. Большие деньги, как тебе известно, всегда произрастают из основательной кучи дерьма, так что в них лучше не совать свой нос. Что до Когтева, то сегодня ему исполняется пятьдесят пять лет, приглашены самые-самые. Многие из них лично лобзали его в самые разные места, а многих он ни разу в глаза не видел. Мы с ним, например, друг другу представлены до сих пор не были, но я известен и моден, поэтому и приглашён сюда. Михал Михалыч, насколько я могу судить, настоящий эстет, обожает общество изысканных красавиц, покровительствует многим молодым талантам. Да-да, именно талантам, настоящим талантам, ведь вкус у него отменный. Вот уж в чём, а во вкусе ему не откажешь.

Сквозь кипящий светом зал в их направлении неторопливо шагал немолодой, подтянутый мужчина. Высоко поднятая голова была украшена прядью седых волос над лбом, остальные же волосы его отличались завидной чернотой и густотой. Мужчина опирался на резную трость из слоновой кости, пользуясь ею больше для шика, нежели по причине хромоты или других физических недостатков.

– Это сам Когтев, – едва слышно сказал Сергей Артёму.

– Если не ошибаюсь, вы – тот самый Сергей Лисицын? – Когтев остановился в полушаге от журналиста и протянул руку. – А меня, как вы наверняка уже догадались, зовут Михал Михалычем.

Сергей пожал протянутую руку и представил Артёма Шаровика. Когтев одарил юношу точно отмеренной улыбкой, но более не уделил ему ни единого взгляда. Каждому своё место. Артём растерянно и смущённо отступил в сторону. Он был юн и ещё не привык делить людей на касты, и в душе его всколыхнулась обида.

Из глубины зала неслись звуки струнного квартета.

– Давно мечтал познакомиться с вами, Сергей Владимирович. – Когтев посмотрел в глаза Лисицыну. – Вы позволите называть вас просто Сергей?

– Буду польщён.

– Замечательно. Вы любопытны мне вашим размахом, вашей силой. Мне давно хотелось сойтись с вами. Нет, не в смысле дуэли или чего такого, а по дружбе. – Когтев обнажил белые зубы в широкой улыбке. Его тщательно выбритое лицо пахло терпким лосьоном. – Вы популярный, модный, но опасный человек, Сергей. Я читал ваши статьи и скажу вам не ради лести, что это могучие работы. Вы не кусаетесь, как большинство журналистской братии, а грызёте насмерть. Если кто попадает под ваше перо, то легко не отделывается… Каламбур получился – попасть под перо… Никого-то вы не щадите, всех потрошите на потребу публике. Вас, Сергей, все эти люди, – Когтев повёл тростью вокруг, – боятся не меньше, чем настоящего мафиозного короля. А вам-то самому не бывает страшно?

– Чего мне опасаться?

– Я полагаю, что многие сильные мира сего имеют на вас зуб за ваши публикации.

– Михал Михалыч, вы же прекрасно понимаете, что я никому не причиняю вреда. Я никогда не лезу в святая святых… Конечно, у многих появляется некоторое волнение после моих статей, не спорю, но волнение, скорее, нравственного порядка. А разве это может испугать, как вы изволили выразиться, сильных мира сего? На то они и сильные, чтобы перешагивать через общепринятые моральные устои. Одним словом, я не ищу неприятностей. У меня твёрдая установка: мой хлеб – жареное, но не настолько, чтобы сгореть на материале. Я никогда не касаюсь криминала. Я лишь философствую, морализирую.

Когтев улыбнулся и похлопал Лисицына по плечу:

– Согласен, согласен, но давайте забудем о делах. Я хотел бы представить вас моей жене. В лицо вы наверняка знаете её.

– Кто же не видел знаменитых фотографий Ксении под холодным водопадом или среди слоновьих бивней? Но лично мы не знакомы, так что я с удовольствием.

– Чёрт возьми, куда-то она подевалась? – Когтев подозвал широкоплечего парня в накрахмаленной белой рубашке с чёрной полоской узкого галстука на груди. – Митя…